Главная » Подвиг Солдата » Д » Дремлюга Терентий Петрович

Дремлюга Терентий Петрович

 

05.07.1922 г.р.

 

Лейтенант Терентий Петрович Дремлюга - старший штурман 6-го бомбардировочного авиационного полка 326-й бомбардировочной авиационной Тарнопольской дивизии 3-й воздушной армии 1-го Прибалтийского фронта. Член ВЛКСМ с 1938 года. Украинец.

Родился 5 июля 1922 года в с. Топчии Лебединского района Сумской области Украинская ССР.

В РРКА с 1 мая 1940 года, призван Лебединским РВК Сумской области Украинской ССР.

26 января 1945 года в составе двух «девяток» бомбардировщиков Ту-2 принимал участие в нанесение бомбового удара по артиллерийско-минометным позициям противника в порту Либава. При налёте на цель в составе экипажа: лейтенант Виниамин Михайлович Трифонов - командир, ст. сержант Ахмет Хазахметович Нагуманов - воздушный стрелок-радист, мл. сержант Михаил Васильевич Кичигин - воздушный стрелок, самолёт был сбит.

«А было это тогда так...

Эскадрилья шла к цели.

- Впереди НБП (начало боевого пути), - предупреждает штурман Дремлюга своего летчика, - будь внимательней!

От НБП - характерного наземного ориентира — обе эскадрильи, вслед за самолетом их ведущего, саловской «двойки», встанут на боевой путь. Это значит строгое выдерживание курса, скорости, высоты всеми самолетами группы. Они не должны изменяться, что бы то ни было, от момента прохода группой НБП до сброса бомб и фотографирования результатов бомбового удара. Это самый ответственный, но и самый опасный для бомбардировщиков, участок полета. Именно на этом коротком, длившемся одна-две минуты, участке зенитная артиллерия противника наиболее эффективна - ведь расчеты на поражение воздушной цели зенитчиками как раз предполагают ее неизменный режим полета.

Поэтому бомбардировщики этот участок - дабы он длился поменьше - проходят на максимально возможной скорости. И момент, когда ведущий группы бомбардировщиков включает полные обороты моторам своего самолета, ведомым экипажам упустить никак нельзя: упустишь - твой самолет отстанет от общего строя эскадрильи, нарушит ее боевой порядок.

- Вижу! - ответил Трифонов.

А там, впереди, в расплывчатой дымке пожаров, столбов черного дыма и пыли, с трехкилометровой высоты уже различались очертания береговой кромки Балтийского моря, тянувшаяся вдоль нее, повторяя причудливые изгибы побережья, ниточка железнодорожных рельс и, на фоне необозримого водного пространства, контуры самого города-порта Либавы.

Вдруг эту панораму экипажу заслонило внезапно возникшее облако взрывов залпа зенитных снарядов противника, насыщенного клубами черно-серого, с огненными проблесками, дыма. И, одновременно, какая-то не совсем понятная сила резко подбросила самолет вверх.

Сквозь пелену дыма еле-еле просматривались, оказавшиеся в центре облака, самолеты ведущего звена. Но Трифонов все-таки «уловил» миг прохода НБП, когда из патрубков моторов саловского самолета вырвались кольца черных выхлопов - признак резкого увеличения их оборотов, а, следовательно, и скорости самолета.

Незамедлительно дав газ «на всю железку» моторам своего Ту-2, он уравнял его скорость со скоростью самолета ведущего, удержав, таким образом, свое место в строю звена.

...Не прошел бесследно для их Ту-2 пролет через зловещее облако. Как только самолет «выскочил» из его «объятий», летчик и штурман увидели, что правую плоскость бомбардировщика, пробитую осколками зенитных снарядов, охватили обрамленные черным дымом языки пламени. И тут же в наушниках их шлемофонов раздался встревоженный крик стрелка-радиста:

- Командир, горим!.. Правая плоскость...

- Без паники, хлопцы... - с подачи штурмана Дремлюги Трифонов своих «стрелкачей»именовал по-украински - «хлопцами». - Без паники. Мы на боевом пути... Смотрите в оба глаза, «фоккеров» не проморгайте... А огонь с плоскости - собьем...

И - как напророчил...

- «Фоккеры»!.. Снизу, слева... Много!.. - крик-вопль воздушного стрелка Кичигина.

Корпус бомбардировщика задрожал в такт та-та-таканья березинских пулеметов (Березин М.Е. - конструктор авиационных пулеметов калибра 12,7 мм.) защитников задней полусферы самолета, огнем которых они встретили атаки вражеских истребителей.

Атака «фоккеров» тоже оставила болезненный след на их подраненном бомбардировщике...

- Левый мотор горит! - слышится, перекрывая грохот пулеметных очередей, смятенный голос Нагуманова. И через мгновение: - Самолет Первушина горит!..

- Крепитесь, хлопцы... Чуть-чуть осталось... - стиснув зубы, прохрипел-потребовал Трифонов.

Все его силы, возможности, мысли устремились на одно: удержать полыхающую крылатую машину в строю, обрушить на цель бомбы.

- Надо же фрицам показать, почем фунт лиха... За все... Держитесь... После сброса бомб - выбрасываться на парашютах... Всем... По команде...

И Дремлюга, затаив дыхание, напряг свои силы и умение на том, чтобы поточнее нанести бомбовый удар по противнику. С облегчением - «Уф-ф!» -выдохнул скопившийся в груди воздух, сбрасывая в нужный момент серию фугасок и оповещая экипаж:

- Сброс!

Трифонов уменьшил высоту полета, чтобы не мешать эскадрильям выполнять разворот для ухода от цели, и, выдерживая еле управляемый самолет в горизонтальном полете, скомандовал:

- Прыгать!.. Всем!..

...Не покинул экипаж горящий самолет. Как бы в ответ на приказ командира, но в пику ему, пулеметы «стрелкачей» опять начали захлебываться дрожью очередей и самый настоящий, истошный крик Нагуманова чуть ли не оглушил остальной экипаж:

- «Фоккеры»! Две пары!..

- Ах, щоб им повылазыло, усе им мало!.. - вырвалось у Дремлюги. - Ну, гады, подождите трохи...

Он резко, как волчок, «крутанулся» на своем сиденье, припал всем телом к штурманскому пулемету, и трассы его пулеметных очередей перехлестнулись с направленными на «фоккеров» пулеметными трассами «стрелкачей».

Что оставалось делать Трифонову?

Он понимал, что в непредсказуемо сложившейся обстановке, когда члены его экипажа ведут смертельный воздушный бой, нельзя требовать от них выполнения его команд. Понимал, что их общая участь не зависит ни от каких команд. И даже ни оттого, сколько пулеметов - все три, два или один - своими очередями-трассами обороняют их самолет-факел, огненные языки которого начинают уже «лизать» переднюю кабину, от яростных атак «фоккеров». Понимал, что она, их общая участь, зависит сейчас от той неуловимой силы, которую можно назвать боевым духом. Понимал, что ему, командиру, следует только следить за проявлениями этой силы, руководить ею, насколько это предоставлялось возможным.

Поэтому-то он и старался удерживать в горизонтальном полете свой самолет-факел - о противоистребительном маневре не могло быть и речи до завершения воздушного боя, длившегося секунды. Продолжал для того, чтобы создать хотя бы призрачно-сносные условия «стрелкачам» в маловероятной их попытке покинуть самолет на парашютах. Потому-то, как только стихла пулеметная стрельба, он снова скомандовал:

- Прыгать!.. Всем!.. Прыгать!.. - и - Дремлюге: - Открывай кабину!!!

Выдержав горизонтальный полет в течение секунд, достаточных, по его расчету, для покидания своей кабины «стрелкачами» - что-либо иное предпринять для спасения этих отважных воздушных бойцов было уже не в его силах, - он повернулся к Дремлюге, а тот... А тот никак не мог открыть колпак кабины, дюралевый остов которого деформировался и оплавился, спаяв его с дюралевым же каркасом-основанием жарким огнем пылающего самолета.

Бросив штурвал и предоставив самолет самому себе, Трифонов, полусогнувшись - только так можно было переместиться в низкой закрытой кабине Ту-2 - придвинулся к штурману, который безуспешно пытался сорвать колпак с точек его крепления на каркасе. Неимоверными усилиями, многажды увеличивающими у людей в экстремальных обстоятельствах, они все же сумели открыть кабину. И тотчас же под воздействием центробежной силы, возникшей в этот момент у «клюнувшего» вниз самолета и потока ворвавшихся в кабину волн воздуха, Трифонова, оказавшегося ближе к открытому борту кабины, приподняло, но... Но выброситься ему из кабины не удалось - лямки парашюта за что-то зацепились, и он рухнул вниз на пол кабины и на застывшего в недоумении от всего происходящего на своем сиденье Дремлюгу.

Однако тот не растерялся. Напрягая все свои и так недюжинные силы, он отчаянно подтолкнул своего командира вверх, где его подхватил и вытянул из кабины обтекающий ее быстротечный воздушный поток.

И остался Терентий Дремлюга один. Один в открытой кабине самолета, которая превратилась в центр стремглав несущегося к земле клубка огня и дыма. Один потому, что командиру своему он помог покинуть этот клубок на парашюте, а «стрелкачи» не подавали никаких признаков жизни. Значит, либо они убиты пушечными снарядами «фоккеров», либо сумели выброситься из самолета, и, возможно, парашюты спасли их жизни.

Щемящее чувство безнадежности и неотвратимости рокового исхода этого, злополучного для всего экипажа, полета охватило его.

Взглянул на высотомер, стрелки которого, неумолимо приближаясь к нулевому делению шкалы, показывали высоту 400 метров. Выброситься из охваченного пламенем самолета на такой высоте — верная смерть.

Смерть дважды. От того, что парашют наверняка сгорит, попав в один из языков огня и дыма, все более и более охватывающих кабину. И от того, что даже чисто случайно не поврежденный огнем купол парашюта не успеет полностью раскрыться - мала высота...

«Все... Амба, друг Терентий... Конец... - промелькнуло в сознании Дремлюги. - Жаль, прожил мало... - и сразу же: - Если уж помирать, то с музыкой!»

Во исполнение последней мысли он принял и осуществил отчаянное решение: дотянувшись до сидения летчика, ухватил штурвал и направил в пологом пикировании самолет-факел на скопление войск и техники противника около одного из причалов порта. А пока он доли секунды удерживал штурвал в руках, новая неумолимо жесткая мысль, гневно выраженная по-русски и по-украински, живчиком ощутимо билась у его левого виска: «Попомните погани фрицы, хай вам бис, штурмана Терентия Дремлюгу! Ще е порох у пороховницях!»

- Це кинець... Прощевайте, Мамо, Тату, прощевайте, бойови друзи-товариши! - на том же русско-украинском диалекте, преодолевая естественное чувство страха и дыхание смерти, исступленно-яростно не проговорил - прокричал - Дремлюга, видя, как разбегаются в разные стороны фашисты от того места, куда он устремился в своем огненном клубке. Он приготовился к самому худшему, закрыл глаза и, обреченно опустив руки, освободил штурвал...

Кто сказал, что чудес на свете не бывает?! Бывают чудеса! Да еще какие!..

...Как только Дремлюга, приготовившись к самому худшему — что для живого существа может быть хуже неминуемой смерти? - закрыл глаза и, оторвав руки от штурвала, обреченно опустил их, какая-то неведомая сила буквально выволокла его из кабины и бросила, причинив нестерпимо острую боль, на пылающую плоскость самолета-факела. Совершенно интуитивно, а, возможно, подсознательно понимая, что в сложившейся более чем критической обстановке, когда жизнь его висит на тончайшем, готовом вот-вот порваться, волоске, любое действие не будет хуже бездействия, он, превозмогая боль, выдернул парашютное кольцо...

Как полураскрывшийся и чудом уцелевший купол парашюта стянул его с пышущей жаром плоскости самолета; как, очутившись на высоте 20-30 метров в положении, близком к свободному падению, неотвратимо приближаясь к земле, почувствовал он холодок, казалось бы, неминуемой смерти и которая, опять-таки вопреки логике, не наступила?! Сколько времени-секунды или всю жизнь - длился его, невообразимый для человека, двойной переход от жизни к смерти и опять к жизни - все это он осознал лишь после того, как вдруг, внезапно - его даже подбросило вверх - прервалось его падение, и он в полуобморочном состоянии, мало соображая, где он и что с ним произошло, оказался висящим в лямках парашюта на высоте пяти-шести метров над заснеженной земной поверхностью.

Он мало-помалу начал приходить в себя и осмысливать все то, что с ним случилось - за секунды! - когда услышал громкий раскатистый отзвук недалекого мощного взрыва и в направлении его источника увидел взметнувшийся вверх столб огня и черного дыма.

- Ага!.. - озарило его. - Это наш Ту-2 взорвался... Верно, кое-какие неприятности фрицам преподнес...

Осмотрелся с высоты «висения». Вот оно что! - он угодил в пригородный сосновый бор, и купол парашюта - сразу видно, что наполовину лишь раскрыт - зацепился за верхушку высоченной корабельной сосны, его спасительницы, одиноко стоящей на полянке среди бора... Вон сколько сучьев на ней обломало его грешное тело, когда рушилось вниз... А сейчас, как на качелях, он висит и еще раскачивается от порывистых дуновений ветра...

А почему же купол парашюта не сгорел - плоскость-то пылала?..

Он не заметил, что, перебирая в своей памяти картину динамики своего же чудесного спасения, идет, так сказать, от обратного - от последующего к предыдущему.

«Тут, видимо, чистая случайность: может, неуправляемый самолет в момент моего падения на горящую плоскость произвольно вошел в режим скольжения, почему языки пламени отклонились от купола раскрывающегося парашюта... А, может, между отдельными очагами пожара на плоскости оказалась, ну, нейтральная полоска, что ли, прогалинка умеренной температуры, куда угодил купол... Во всяком случае, частично наполнившись под напором набегающего потока воздуха, он - купол парашюта — увлек меня за собой, стащил с плоскости... Так. Ну, а почему из кабины меня выбросило - это понятно: работа центробежной силы при пикировании самолета. Пока я держался за штурвал, то как бы компенсировал ее воздействие. Но, как только, приготовившись к смерти, оторвал руки от штурвала, тут-то благодатная центробежная сила, спасибо ей, проявила себя в полной мере...»

Страшным сном промелькнула во встревоженной памяти Дремлюги картина его невероятного спасения.

Пробуждение от этого страшного видения перенесло его в суровую явь.

Вот он висит под сосной-спасительницей. Обожженный, только сейчас почувствовал, как к боли от падения на плоскость самолета присоединилась не менее нетерпимая, обострявшаяся с каждым порывом ледяного ветра, боль его обожженных, покрывшихся кровавыми волдырями, лица и рук. И вид у него: весь в копоти и масляных пятнах, прожженный местами комбинезон, опаленные огнем - вместо меха колючие обгоревшие щетинки - унты. Хорошо, что они не спали с ног при его падении... Сморщившийся от высокой температуры и теперь тугим обручем сжимающий голову кожаный шлемофон. Хуже не бывает. И - его положение: в таком состоянии, да на вражеской территории, да в такую погоду - со снегом, ветром, морозом, без куска хлеба - не приведи Господь Бог...

«Может, лучше было бы сгореть, взорваться вместе с самолетом, чем терпеть такие муки? - обреченно подленькая мыслишка скользкой змейкой вползла в сознание Дремлюги. - Все равно пропадать... Ну, нет! - решительно отогнал ее от себя. - Помирать мне рановато...»

Он освободился от подвесной парашютной системы и плашмя свалился в снег, немного смягчивший удар о промерзшую землю.

После всего пережитого прикосновение к земле, пусть покрытой снегом, пусть чужой и враждебной, было не то, чтобы приятным, но вселяло в его сознание чуть-чуть таившуюся в глубине души надежду выбраться из того наземного ада ледяного ветра, холода и снега, в который он угодил прямиком из огнедышащего ада воздушного: раз живым выбрался из несусветной - расскажи кому - не поверит - воздушной передряги, то уже на земле-то шансов выжить больше...

Он поднялся. Сначала на колени, потом - на ноги. Приложил ладони, с налипшим на них снегом, к ноющему от жгучей боли ожогов лицу. Немного полегчало. А в голове в такт явственно ощущаемым ударам пульса бился-звучал вопрос: «Что делать?.. Что делать?..»

Взглянул в одну сторону, в другую... Сосновый бор не очень густой... Снег -не так, чтоб глубокий, вон по щиколотку ноги увязли... Следы на снегу только птичьи да каких-то зверюшек мелких. Сплошная белая пустошь...

А пульс у висков продолжает отстукивать свое: «Что делать?.. Что делать?..»

Пошевелил ногами - побаливают. Особенно правая нога. Подвигал руками - тоже побаливают, но, вроде, поменьше. Потрогал карманы, пояс, кобуру. В карманах комбинезона, кроме десятка патронов к ТТ, ничего нет. Подумал: «Знать бы, что будет - кусок хлеба положил бы. Пистолет на месте - уже хорошо». А в голове все громче: «Что делать?.. Что делать?..»

- Как «Что делать?»! - решительно сам себе ответил. - К своим пробираться - вот что надо делать!..

Он снова окинул взглядом пространство, в котором остался один. И снова убедился - ничего хорошего. Сосновый бор, снег, мороз, ветер и он - оборванный, обожженный, покалеченный. Невеселая картина. Определился: «Ага, если север там, где ветви сосны короче, то там, где был взрыв нашего Ту-2, - запад. А железная дорога Шяуляй - Либава, оставшаяся справа, когда мы летели с курсом триста градусов, сейчас северо-восточней этой сосны - спасительницы моей, под которой я стою... Линия фронта отсюда - километров тридцать. Лучше было бы пробираться к ней, а значит и к своим, вдоль рельс железной дороги. Но - опасно. Она наверняка фашистскими патрулями охраняется. Стало быть, пойду на юго-восток, оставляя железнодорожный путь слева... На всякий случай...»

Он выбрал направление, в котором надо было двигаться, и пошел... Пошел медленно, неуклюжей походкой, прихрамывая на правую ногу. Морщился от боли, когда, балансируя руками, осторожно вытаскивал из снега и переставлял вперед левую, меньше пострадавшую при его падении, ногу и когда вся тяжесть тела приходилась на больную. Но, превозмогая боль, шел. Шел, не останавливаясь...

Так это было тогда. Так завершился боевой вылет экипажа самолета-бомбардировщика Ту-2 номер 25. И было это 26 января 1945 года.

Как, с трудом бредя по снегу, вздрагивая от каждого шороха, крика птицы, треснувшегося под его же ногами сучка, Дремлюга неожиданно - подумать только! - встретил тоже обессилевшего, обожжённого и оборванного своего летчика Вениамина Трифонова. Как они вдвоем, преодолевая постоянно возникающее желание лечь на снег и уснуть, все-таки не уснули - стремление дойти до своих перевешивало это желание. Как они в течение четырех суток, без сна и отдыха, голодные и холодные, днем и ночью не шли, а пробирались к линии фронта и уже слышали отзвуки фронтовой канонады. Как их, обгоревших и обмороженных, вконец обессилевших, потерявших сознание обнаружили-таки и взяли в плен вражеские разведчики. Как, немного подлечив, гитлеровцы безуспешно пытались завербовать их на свою сторону, действуя по иезуитскому правилу «кнута и пряника»: то обещая им всяческие блага, задабривая, подсылая к ним «парламентеров» из власовской РОА (аббревиатура «Русской освободительной армии», военного формирования, созданного гитлеровцами из насильно мобилизованных советских военнопленных), то подвергая «энергическому» допросу - «шаффернемунту» эсэсовцами и следователями тайной полиции Гиммлера. Как их мучили, как издевались над ними охранники фашистских лагерей смерти. Как, выдержав все испытания и муки, вернулись они на родину. Как и в каком качестве продолжали службу в Советской Армии и как, наконец, отыскали они своих фронтовых друзей-товарищей из 6-го бомбардировочного Берлинского ордена Кутузова авиаполка... Чтобы рассказать обо всем об этом, требуется отдельное большое повествование.

В июле 1988 года в литовском городе Шяуляе проходила встреча наших однополчан по случаю 50-летнего юбилея полка.

Как всегда в таких случаях, у Мемориала Памяти ушедших в мир иной в годы войны однополчан состоялся небольшой митинг, на котором добрые слова в адрес погибших в воздушных боях соратников высказали их боевые друзья-товарищи. Каждый из участников митинга возложил цветы к подножию Стены Памяти, не раз прочитал знакомые-презнакомые фамилии фронтовиков, высеченные на десяти ее скрижалях.

По окончании торжественно-траурной церемонии площадка мемориала, украшенная цветами многочисленных газонов, освободилась, большинство однополчан покинули ее. И тут оказалось, что один человек как замер перед Стеной Памяти с начала церемонии, так и остался одиноко стоять на том же месте, в одной и той же напряженной позе, поочередно переводя взгляд с третьей скрижали Стены на девятую и с девятой на третью. Три красные розы, так и не положенные им к подножию Стены, пунцовели в его левой руке.

- Деда, а почему вон тот дедушка, - глазами указывая на одиноко стоящего человека, шепнула мне на ухо внучка Юля, которой, впервые присутствующей на таком грустно-торжественном зрелище, до всего было дело, - долго-долго стоит на одном месте и так странно смотрит на щиты с фамилиями погибших летчиков?

- Пусть постоит, посмотрит... не надо его тревожить, - тоже шепотом ответил я. — Этот человек — Терентий Петрович Дремлюга. И не просто так он смотрит на скрижали Стены Памяти, а по многу раз читает и перечитывает среди других фамилий свою и своего летчика. Представляешь, будучи живым, каково это найти себя и своего командира в списках погибших... Мы его называем «огненным штурманом».

И я рассказал внучке эту удивительную невыдуманную историю боевого вылета экипажа самолета-бомбардировщика Ту-2 номер 25, трагический финал которого длился ровно 1 минуту 45 секунд.» (Масленников Б. Н. «Труженики фронтового неба» Документальные повести и очерки. - Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 2005).

По случаю 40-летнего юбилея полка, Терентий Петрович приезжал в Шауляй на встречу однополчан.

В Шауляе, где полк базировался на аэродроме во время Великой Отечественной войны и в послевоенный период, на Стене Памяти полка увековечено имя: л-т Дремлюга Т.П.

6 апреля 1985 года Терентий Петрович был награждён орденом Отечественной войны II степени.