| Главная » Подвиг Солдата » С » Сибрин Василий Николаевич | ||
  Всего посетителей: 2564905
Всего сегодня: 244
Всего вчера: 742
Сейчас на сайте: 7
|
Сибрин Василий Николаевич16.09.1907 - 20.09.1941 передан гестапо/СД
Родился 16 сентября 1907 года в деревне Дубинино Ивановского района Ивановской области. В войсках ОГПУ - НКВД с 1929 года. В 1932 году окончил ускоренный курс по подготовке среднего начсостава при Высшей пограничной школе ОГПУ СССР, в 1938 году - предположительно Высшую пограничную школу НКВД СССР. Капитан (1940). С 14 ноября 1932 года - командир взвода пулемётного дивизиона Манёвренной группы 16-го Койдановского пограничного отряда Управления пограничной охраны и войск ПП ОГПУ по Белорусской ССР ныне город Дзержинск Минской области Республики Беларусь. После окончания Высшей пограничной школы продолжал службу в рядах 17-го Краснознамённого пограничного отряда в местечке Тимковичи Копыльского района Минской области Белорусской ССР, в какой должности неизвестно. В 1940 - 1941 годах - младший помощник начальника 1-го отделения штаба 12-го Либавского пограничного отряда Управления пограничных войск НКВД Прибалтийского округа. При отходе отряда от границы 4 июля 1941 года в районе города Салдус попал в плен. Этапирован в офлаг XIII D (62) в городе Хаммельбург в Германии. 20 сентября 1941 года передан в гестапо. Расстрелян в октябре 1941 года в концлагере Дахау на полигоне Хебертсхаузен и сожжен в крематории.
МНЕ ВСЮ ЖИЗНЬ НЕ ХВАТАЕТ ОТЦА…
Мой отец, Сибрин Василий Николаевич, родился 16 сентября 1907 года в деревне Дубынино Ивановской области в крестьянской семье Николая и Степаниды Сибриных. Семья была большая – три брата – Мефодий, Василий и Александр и сестра Евдокия. Василий рос серьезным и сообразительным мальчиком, отличался тягой к знаниям и, по словам его младшего брата Александра, с которым мне удалось пообщаться, будучи уже студентом Уральского политеха в 1961 году, «учился на отлично и даже по Закону божиему у него была отличная оценка». Среди братьев он пользовался непререкаемым авторитетом. В 1929 году он был призван на срочную службу в Белоруссию, где потом и остался на сверхсрочную. В 1932 году он был назначен командиром взвода 16-го Койдановского пограничного отряда в Белоруссии и был направлен в Москву, где с отличием закончил училище погранвойск. В Москве он познакомился со своей будущей женой, Казанцевой Анфисой Ивановной, которая находилась в гостях в семье своей сестры. Там же расписались и отметили это событие скромно в семейном кругу. В этом же году они вместе единственный раз приехали на родину моей мамы в село Верхне-Троицкое Туймазинского района Башкирской АССР, и попали сразу на ток, где большая мамина семья – семь сестер и один брат обмолачивали цепами только что привезенные с поля снопы ржи. По словам моей мамы, обстановка на границе была очень сложная, частые провокации, доходило до боестолкновений, участились боевые тревоги. Поэтому все жены офицеров проходили специальные курсы конной подготовки и прекрасно владели боевым оружием. Часто проводились различного вида соревнования по боевой подготовке, и моя мама держала первое место в пограничном округе по стрельбе из боевой винтовки. Жены пограничников жили одной дружной семьей, активно участвовали во всех проводимых мероприятиях, развивали художественную самодеятельность, которая находилась на очень высоком уровне, о чем говорит тот факт, что в 1940 году ее участники совершили конный переход из Минска в Москву, где в колонном зале Дома союзов дали концерт самодеятельности, который прошел с большим успехом. Здесь моя мама познакомилась с известным белорусским композитором И. Любаном, автором очень популярной песни «Так будьте здоровы, живите богато», которая на всю жизнь осталась ее любимой песней. В 1939 году прямо в погранотряде километрах в 12-15 от райцентра г. Копыль родился я, назвали меня Эдуардом. В нем и зарегистрировали факт появления меня на свет 4 мая 1939года. Так и стоит в моем паспорте Копыль как место моего рождения. Годы, прожитые вместе с отцом, моя мама всегда называла самыми счастливыми годами своей жизни. Она так любила папу, что так и не вышла больше замуж, так и осталась вдовой на всю свою жизнь. Всю ночь с 21 на 22 июня на сопредельной стороне слышался гул моторов, а с рассветом через границу внутрь страны полетели самолеты, началось боестолкновение. Отец забежал домой, схватил первый попавшийся чемодан, в котором оказались какие-то необязательные вещи-скатерочки наволочки, гимнастерка отца-ее я донашивал в 10 классе и т. п. и несколько фотографий, которые я бережно храню по сей день, взял меня на руки, крикнул – Фиса, это война, затолкал нас в грузовик, в котором уже находились другие семьи и больше мы его не видели. Сейчас прервусь – не могу печатать – из глаз потекли слезы.
Первая слева Сибрина А.И. с сыном Эдуардом и с женами офицеров и их детьми 21 апреля 1941 года, Руцава (за 2 месяца до войны!!!)
Машина рванула с места. Слышалась ожесточенная стрельба. Пограничники в нескольких сотнях метров от дороги держали оборону, давая возможность вырваться своим семьям. На станции погрузили в вагоны. Мне было два года, когда мы эвакуировались. Состав так бомбили и обстреливали из пулеметов, что я до семи лет боялся гула самолетов. Как бомбили – не помню, а как бежал прятаться, если послышится гул мотора самолета – помню отчетливо. Прятался обычно под деревенское крыльцом или на погребушке. По этой причине сельский врач не разрешил отдавать меня в школу раньше восьми лет, и я всегда был самым старшим в классе. В вагоне были выбиты все стекла, в крыше и стенах виднелись пробоины. Живые и мертвые лежали на полу вперемежку, слышались крики детей и стоны раненых. Мама рассказывала, что на ее глазах осколок раздробил голову девочки, которую в страхе держала на руках ее мать. Женщина сошла с ума. Эвакуировались мы на родину моей матери в село Верхне-Троицкое Башкирии. До 1941 года оно было крепкое и преуспевающее. С началом войны мужская часть села ушла на фронт, остались старики и женщины с ребятишками. Всю тягловую силу отдали для нужд фронта, зерно и живность тоже. Урожай был хороший, но убрать и вывезти его с полей стало некому и нечем, и он ушел под зиму. Сено не смогли заготовить по той же причине. Ближайшая железнодорожная станция находилась в 32 километрах. Зимой все дороги перемело снегом, выбраться из засыпанного снегом села было невозможно. Тоже произошло и с другими населенными пунктами. Жили очень тяжело. Я себя помню с трех лет. В 1943 году оставшись с бабушкой я опрокинул на себя стоявший на шестке русской печи таганок с чугунком кипящей воды и жестоко обварился. Я отчетливо помню этот старый чугунок с оббитыми и зазубренными краями, который я дважды ударил мокрой тряпкой и после второго удара опрокинул, потянув на себя. Я помню, как я топал ножками, махал ручонками и кричал от боли. Бедная моя мама, она могла потерять второго дорогого ей человека. Я боролся за жизнь больше четырех месяцев. Выжил. И снова не могу печатать. Снова слезы потекли из глаз. Вот с этого момента я помню все. Я помню, как меня выхаживали. Сорок третий был самым страшным годом в сельской глубинке. Не жили, а выживали. Голод. Страшный голод. Кушать было нечего. Ели все, что можно было есть. На улице не было видно ни собак, ни кошек, ни голубей, не говоря о другой живности. Если где-то на чердаке находили случайно забытую, изъеденную молью старую шкуру, ее резали на ремни, долго разваривали и ели – как это было вкусно. Перемалывали и ели кору и почки деревьев, пекли оладьи из гнилой и мороженой картошки (тошнотики). Если находили немного муки, то варили затируху (болтушку), соли не было, спичек тоже. Если надо было разжечь печку, то ходили по соседям взять уголек для розжига. В противном случае приходилось использовать трут и кресало, как в первобытном обществе. Вымирали целыми деревнями. Я сам видел, как шедший по сельской улиц человек внезапно закачался, упал и несколько раз дернулся. Когда к нему подошли – он был уже мертв от голода. Но мы выжили. Как мне не хватало в то время отца. Я очень часто видел его во сне, разговаривал с ним, но никогда во сне не видел его лица. Иногда я просыпался с мокрым от слез лицом от того, что он не слышит меня и уходит, не слыша моих криков о помощи. Постепенно это ушло как-то незаметно, и он уже давно не снится мне. Учился я хорошо. До сих пор у меня сохранились почетные грамоты и благодарственные письма из школы моей маме. В 1948 году мы переехали в Свердловск. Жили очень тяжело, голодали, нечего было носить. Жили в бараке в восьмиметровой каморке с печным отоплением. Посуды не было никакой. Сырость – днем, как истопишь печурку – с подоконника единственного окна течет вода, а ночью на полу замерзает вода в деревянном из фанеры ведре. Дров не было. Я подбирал на улице все, что могло гореть. Немного полегче стало после того, как мама осмелилась и вместе со мной пошла на прием к маршалу Г.К. Жукову. Он в то время был командующим Уральского военного округа. Я помню, как войдя в большой кабинет мама сразу расплакалась и не могла говорить. Жуков встал из-за стола, подошел к ней, взял за локоть подвел к креслу, усадил в него, налил стакан воды и подал ей, а сам сел за стол, взял газету и подождал пока она успокоится и сможет говорить. После этого нам выделили комнатку с подселением на втором этаже двухэтажного деревянного дома без удобств, но сухую и теплую. Жуков предложил отдать меня в Свердловское Суворовское училище, но моя добрая милая мама не стала этого делать. Так мы и жили потихоньку. Где-то в начале пятидесятых годов я пришел домой и застал плачущей мою дорогую маму. Она рассказала, что к ней приходил человек, который был в плену и находился с отцом в одном концлагере. Они вместе бежали и договорились, чтобы тот, кто выживет передал последнее прости семье товарища. Кто это был и как он нас нашел – мне до сих пор непонятно. Отцу не повезло. Его поймали. Мы долго сидели, обнявшись не зажигая света. Мы были одно целое – я и моя мама. Я взрослел. После девятого класса стал подрабатывать вожатым в пионерском лагере. После десятого поступил на радифак УПИ, и, подрабатывал преподавателем в вечерней школе рабочей молодежи, разгружал вагоны. И жизнь пошла веселее – и стало что одеть и что покушать. После окончания института я стал активно помогать моей маме. К тому времени мы переехали в однокомнатную отдельную квартиру со всеми удобствами. Я года два работал чтобы обустроить жизнь моей матери. Купил ей мебельный гарнитур, холодильник и телевизор и другие необходимые вещи… А потом я и вовсе перевез ее в тот город, где я сейчас живу. Только в конце жизни моя милая мама стала жить в достатке и комфорте. У нее появилось все что ей хотелось, даже внуки. Она рано ушла из жизни – в 76 лет от неизлечимой болезни. Видимо, вся эта невыносимо тяжелая жизнь подорвала ее здоровье. К чему я это все написал? За три дня до смерти она сказала мне, что вспоминает те годы, прожитые с моим отцом, как САМЫЕ СЧАСТЛИВЫЕ ГОДЫ ВСЕЙ ЕЕ ЖИЗНИ. Шли годы. И чем старше я становился, тем сильнее мне хотелось узнать, что и как случилось с отцом, но кроме выписки из приказа пограничных войск КГБ СССР от 26.10.1943 года № 286 г. Москва «Исключается из списка начальствующего состава пограничных войск КГБ СССР: пропавший без вести в борьбе с немецкими захватчиками: бывший младший помощник начальника 1-го отд-я штаба 12-го ПО капитан Сибрин Василий Николаевич с – 22 июля 1941 года. Верно: начальник ФИНО УКГБ А.И. Константинов» ни каких документов не было . Судьба деда очень заинтересовала и моего сына Сибрина Александра. Сначала он нашел и переслал копии зеленых транзитных карточек на моего отца, которые он отыскал через интернет в материалах фонда мемориала Дахау. В номере газеты «Комсомольская Правда» от 16 января 2014 года был опубликован список, переданный в редакцию фондом мемориала Дахау через Народный союз Германии по уходу за военными могилами. Судьбу нашедших смерть в фашистском плену объединяла одна страшная подробность – полигон Хебертхаузен близ концлагеря Дахау в Баварии. До войны это был обычное стрельбище. В годы войны немцы пристреливали здесь личное оружие. Мишенями были военнопленные Советские офицеры. Долгое время – это историческое место находилось в забвение. Во времена холодной войны не вспоминали жертв Великой Отечественной войны. На полигоне Хебертхаузен была открыта памятная доска о том, что здесь было расстреляно более 4000 военнопленных, но стыдливо замалчивалось, что этими военнопленными были советские офицеры. Была попытка даже сровнять с землей это место, но местные жители и общественность не дали этого сделать. И, по слова баварского журналиста Доминика Гангале (Gangale), только благодаря их требованиям и новым инициативам мемориального директора Габриэле Хаммерманн (Hammermann), на этом полигоне Хебертхаузен SS, принадлежащем концлагерю Дахау, на земле, пропитанной кровью моего отца, сейчас более чем через 70 лет после ужасных преступлений в торжественной публичной церемонии был открыт мемориал «SS бывший тир Хебертсхаузен». Я был очень рад, когда меня в числе 25 других человек, близкие родственник которых были зверски расстреляны на этом полигоне SS, пригласили на открытие мемориала в честь их памяти. Что представляет из себя этот полигон? Во-первых, он расположен в очень уютном и чистеньком месте и окружен сплошным кольцом высоких и густых деревьев внутри которого находится большая и ухоженная поляна, на дальнем конце которой, между обваловок, виднеются какие-то непонятные, похожие на спичечные коробки, высотой метра три, серые бетонные сооружения, которые не портят общей картины уюта. Ровные асфальтированные дорожки, коротко подстриженная травка. Все дышит тишиной и спокойствием. Идиллия, да и только, если не знать его страшного предназначения. В день открытия мемориала нас на автобусе привезли на этот расстрельный полигон, где директор мемориального фонда Габриэле Хаммерман рассказала нам через переводчика о том, что творилось на нем. Во вступительном слове она отметила, что «за последние 10 лет в Германии произошел НЕКОТОРЫЙ сдвиг в умах немцев (цитирую по записи на видеокамере) касательно воспоминаний, культуре воспоминаний о войне, но надо признать, что в памяти немецких поколений НЕ ПРИСУТСТВУЕТ факт массового уничтожения советских военнопленных на территории Германии. Тем более для нас важным моментом стало открытие этого мемориала». На мой вопрос – как происходило уничтожение военнопленных Габриэле Хаммерманн ответила следующим образом: «Тяжело об этом говорить. Через центральные ворота въезжал грузовик, в котором было человек 70, иногда чуть больше, иногда чуть меньше. Зачастую часть из них была раздета до гола при сильном морозе. Грузовик подъезжал вот к этим обваловкам и сдавал задним ходом к тому месту, где мы стоим. Эсэсовец приказывал покинуть машину. На обваловках стояли вооруженные эсэсовцы. Военнопленных выстраивали в шеренги по пять человек и по одной шеренге отводили за обваловку, где в расстрельной нише высокого бетонного сооружения, внутренняя стена которого была облицована досками пулеуловителя, было вкопано пять столбов высотой примерно по пояс. К этим столбам наручниками приковывали расстреливаемого так, что даже мертвый он не мог упасть. Это были живые мишени эсэсовцев, которые пристреливали свое личное оружие. Стреляли так – сначала в одно колено, потом в другое, в локоть и т. д. – пока не устанавливали окончательно прицел и только потом добивали последним выстрелом в голову. Оставшиеся за обваловкой несчастные не могли видеть картины расстрела, но слышали выстрелы, крики боли, стоны и понимали, что пришел и их черед, но при малейшем проявлении чувства недовольства или протеста эсэсовцы. без предупреждения, немедленно открывали огонь на поражение по конечностям. И это могло длиться часами. После чего трупы складывали в гробы и увозили в крематорий». Волосы встают дыбом, слезы застилают глаза, трудно становится дышать от всего услышанного. На мой вопрос: «Неужели это все так происходило?». Она снова ответила: «Тяжело об этом говорить, но так было».
Можете представить чувства человека, который очутился в той точке, в которой был зверски и подло убит его отец? Я не мог говорить. Слезы застилали мне глаза. Я упал на колени на землю политую кровью моего отца. Я целовал ее. С колен мне помог подняться православный Батюшка из расположенной рядом православной церкви, которую построила рота солдат строительного батальона за два месяца до ухода из Германии. Он ничего не говорил мне. Да и что он мог сказать в утешение? Не придумали еще таких слов, чтоб заглушить эту боль. Так же молча зажгли лампадку, молча перекрестились. Я рассыпал горсть земли на место расстрела моего отца, СИБРИНА ВАСИЛИЯ НИКОЛАЕВИЧА, взятую с могилы моей матери, СИБРИНОЙ АНФИСЫ ИВАНОВНЫ, набрал горсть земли, чтобы рассыпать на могиле моей МАМЫ, и вместе также молча и тихо пошли прочь от этого страшного места. Я шел ничего не видя и не слыша перед собой как будто оглох и люди расступались перед моим горем. И тут на меня нашло какое-то просветление. Слезы высохли, пелена спала с глаз. Я как будто очнулся от какого-то неведомого мне сна. На сердце стало спокойно, в голове стало ясно. Мысль заработала четко – я сделал то о чем мечтал всю свою жизнь – нашел место упокоения моего ОТЦА, место, где в последний раз ступала его нога. Мир праху твоему. Пусть земля тебе будет пухом. Царствие тебе небесное, дорогой ОТЕЦ! Огромное спасибо за тот огромный, поистине титанический труд, смелость и настойчивость по крупицам собирающим данные, позволяющие поднять из небытия фамилии советских военнопленных, зверски замученных в фашистских застенках, таким людям, как директор фонда мемориала Дахау Габриеле Хаммерманн (GABRIELE HAMMERMANN) и историк ОТТО РЕЙНХАРД (OTTO REINHARD) в Германии, сотрудник фонда мемориала Дахау Татьяна Секей (TATIANA SZEKELY) в Австрии, Владимир Тылец в Беларуси, Сергей Петров в Латвии и многим другим, бескорыстно участвующим в этом святом деле поисковикам, позволяющем поверить, что действительно НИКТО НЕ ЗАБЫТ И НИЧТО НЕ ЗАБЫТО.
                              
Сын, Эдуард Васильевич Сибрин Челябинской обл. г. Трехгорный 27.01.2012 Дополнения: 16.01.2015 Источник Из рукописи книги В.А. Тылец «Граница 41. Пограничные войска НКВД Белорусской ССР, малоизвестные страницы истории» |
|
Капитан Василий Николаевич СИБРИН - младший помощник начальника 1-го отделения штаба 
.png "ПРОЕКТ «ДОРОГА ПАМЯТИ»"){kind=logo}
